Русаков Эдуард Иванович

Красноярский писатель, журналист. Родился в 1942 году в Красноярск в семье служащих.

Образование:

• В 1966 году окончил Красноярский медицинский институт;
• В 1979 году – Литературный институт имени А. М. Горького (Москва).

Трудовая биография:

• С 1966 по 1968 – жил и работал в деревне Поймо-Тина врачом-психиатром краевой психиатрической больницы.
• С 1968 по 1981 – работал врачом-психиатром в городской психбольнице.
• С 1981 – редактором на Красноярской студии документальных фильмов
• С 1981 по 1991 – руководителем литературной студии при Красноярском Дворце культуры,
• С 1991 – корреспондент газет “Евразия”, “Вечерний Красноярск”.
• С 1991 по 1994 – работал в администрации Красноярского края.
• С 1998 – обозреватель газеты “Красноярский рабочий”.

Печатается как прозаик с 1966. Автор книг:

• Конец сезона. Рассказы. Красноярск, 1979;
• Белый медведь. Рассказы и повести. М., 1981;
• Театральный бинокль. Рассказы и повести. Красноярск; 1982;
• Остров Надежды. Рассказы. Красноярское изд-во, 1986;
• Очередь за счастьем. Рассказы, повести. Красноярское изд-во, 1990;
• Стеклянные ступени. Повести. М., “Современник”, 1991;
• Дева Маруся. Повести и рассказы. Красноярск, 1995;
• Ряд волшебных изменений. Рассказы. Красноярск, “Платина”, 1999.

Печатает прозу в журналах “Знамя”, “Юность”, “День и ночь”. Произведения переводились на азербайджанский, болгарский (1985), венгерский (1986), казахский, немецкий, словенский, финский, французский и японский языки.

Заместитель главного редактора журнала «День и ночь».
Член Союза российских писателей.
Член международного ПЕН-клуба (Русский ПЕН-центр, сибирский филиал).
Член Экспертного совета благотворительного общественного фонда им. В.П. Астафьева.

Живет в Красноярске. Семейное положение: женат, двое детей.

[su_divider top=”no” divider_color=”#ECECEC” size=”1″]

ПРОИЗВЕДЕНИЯ:

УДАР МОЛНИИ
(рассказ)

Я боюсь смотреть на себя в зеркало — так постарел за последние годы. Старик, дряхлый старик. А ведь мне всего сорок пять, честное слово. И никаких особых переживаний — живу один, в тишине и покое, без забот и волнений… Может, работа моя меня преждевременно состарила? А работаю я в институте судебной медицины врачом-экспертом. Режу трупы, извините за прямоту. Но за долгие годы я так привык к этой работе, что вид очередного покойника не вызывает во мне никаких эмоций. Лишь один профессиональный интерес. Для меня любое мертвое тело — не человек. Не женщина, не мужчина, не старик, не ребенок. Для меня они все — препараты, учебные пособия. Я обычно на лица их даже не смотрю. И не потому, что боюсь, а просто не обращаю внимания.

А сегодня я встретил в прозекторской, на столе, одну давнюю свою знакомую. Эта встреча всколыхнула во мне… чуть не сказал: “душу”, — но ведь нет никакой души, мы же с вами прекрасно знаем.
Поступил к нам на экспертизу труп женщины, которая погибла ночью, во время грозы, от удара молнии. Редкий случай для города, не правда ли? Будучи пьяной, эта особа забралась на крышу пятнадцатиэтажного дома — и там, с бутылкой портвейна, плясала под проливным дождем, под грохочущим черным небом, под ослепительными вспышками молний.

Вероятно, ей доставляло особое удовольствие это экстравагантное приключение. Можно только догадываться, что выкрикивала она в грохочущие небеса. Наверняка непотребно кощунствовала. А ведь сам факт появления с бутылкой во время грозы — уже явное кощунство, не так ли? Вот и наказал ее строгий, но справедливый боженька, которого, разумеется, нету, как нам с вами доподлинно известно, — вот и поразил ее гром небесный, не промахнулась рука всевышнего, не дрогнула молния, не пощадила.

Я забыл ее имя, фамилию… да и не все ли теперь равно? Немолодая, потасканная, с почерневшим одутловатым лицом. Вот она, лежит передо мной — как муляж, как манекен, как восковая кукла. Прозекторская расположена в полуподвале — и в окнах мелькают ноги прохожих — туда-сюда, туда-сюда. Я натягиваю резиновые перчатки, беру большой нож, острый, как бритва, и привычно распластываю одним махом — как это у Цветаевой? — “от зева до чрева”… И вот тут вдруг рука моя замирает — я вижу на правой груди покойницы, сразу над соском, необычную татуировку: летящая ласточка и три слова: “Свобода дороже любви”. Точно такую наколку я видел однажды, давным-давно, на груди у совсем другой женщины… а может быть, это она и есть? Я перевел взгляд на черное одутловатое лицо — нет, разумеется, ничего похожего! И все же, и все же…

Я замер, и замер хищный нож в моей поднятой руке.
…Давний золотой сентябрь, бабье лето, беззвездная предгрозовая ночь, я шагаю один по пустынной ночное дороге, торопясь побыстрее пройти десять километров от станции до совхозного поселка, в котором проживает наша студенческая группа. Мне двадцать лет, я студент-медик, на так называемых осенних сельхозработах, а на станцию ездил на танцы в тщетных поисках приключений. И вот — возвращаюсь пешком. До поселка оставалось не более полутора километров, когда вдруг разразилась гроза и хлынул ливень. Я заметался — куда бы спрятаться? Недалеко от дороги, в поле стоял стог сена — и я решил укрыться в его глубине.
Я зарылся в душистое сено почти целиком, только ноги торчали наружу. И не сразу я заметил, что рядом, в этом же стоге, прячется от дождя незнакомая девушка.

— Привет! — обрадовался я. — Откуда ты, прелестное дитя?
Она молча смотрела на меня. Дрожь сотрясала все ее тело.
— Ты чего? — удивился я. — Чего дрожишь?
— Бо… боюсь… — прошептала она еле слышно.
— Меня, что ли, боишься?
— Грозы бо… боюсь…
— Ну ты даешь! — рассмеялся я снисходительно. — Как маленькая, ей-богу..

Она смотрела на меня не мигая, глаза ее были расширены от страха. Черные тучи над нами вдруг раскололись от оглушительного грохота, полыхнула фиолетовая молния — и девушка взвизгнула, схватила меня за руку, судорожно прижалась ко мне. Я притянул ее к себе, обнял, прикрыл полой куртки — и она не только не пыталась вырваться, но даже сама все крепче ко мне прижималась. Ну и тут как-то так само собой получилось, что я незаметно увлекся, возбудился, взбудораженный и грозой, и горячими объятиями перепуганной незнакомки — и сам не заметил, как грубо превысил свои рыцарские полномочия. И этот бешеный ливень, и гром, и молнии — все это свирепое буйство ночных стихий, весь этот бешеный симфонический оркестр лишь сильнее распалял мою страсть, служа прекрасным аккомпанементом нашему любовному дуэту

Я и сейчас вижу перед собой бледное девичье лицо, зажмуренные глаза, приоткрытый рот…
И в тот самый миг, когда сердце мое готово было взорваться от наслаждения, яркая вспышка молнии ослепила нас — и я увидел на обнаженной девичьей груди, над правым соском, голубую наколку: летящую ласточку и три слова:
“Свобода дороже любви”… Помню, меня поразила эта наколка. То есть поразили не слова, а сам факт татуировки, явно указывающий на криминальное прошлое незнакомки.

— Откуда у тебя это? — спросил я чуть позже, когда мы расслабленно отдыхали в сырых душистых недрах огромного разворошенного стога.
Девушка не ответила. Она вообще ни слова больше не произнесла. Она крепко спала. Гроза отшумела, дождь кончился, можно было уходить, — но я не хотел будить девушку, я по-рыцарски оберегал ее сон. И сам не заметил, как заснул.
А когда проснулся, ее уже не было рядом.
И больше мы никогда не встречались…
— Что с вами, доктор? — кто-то тронул меня за локоть. — Вам плохо?

Я встрепенулся — прочь, наваждение, прочь. Вот я стою — в халате, в резиновых перчатках, с огромным ножом в руке — убийца! убийца! — а передо мной лежит распластанное женское тело. Летящая ласточка. “Свобода дороже любви”. Препарат. Муляж. Манекен. Восковая кукла. Гроза! Гром и молния! Нож выпал из моей руки. Я посмотрел на свои резиновые ладони — а разве это не муляж? Разве сам я — живой?..
— Да что с вами, доктор?
— Все в порядке. Просто голова закружилась…
— Еще бы. Такая духота… Вероятно, перед грозой. И этот запах…
Я должен. Я должен. Это моя работа. Никто за меня ее не сделает…
И я продолжаю проклятую эту работу. От зева до чрева… А в груди — жжет, горит, нарывает… Что там такое болит? Душа? Что такое душа? В каком органе она расположена? В сердце, в печени, в селезенке?.. Или, может быть, в аппендиксе? Нет, не знаю, не видел… ни разу не обнаруживал. Ни воочию, ни под микроскопом… Сколько тысяч человеческих тел распластал я вот этими вот недрогнувшими руками — и ни разу не видел я никакой души.
Ничего похожего.
Я задыхаюсь. Пот стекает по моему лбу В окне под потолком видны ноги прохожих, мужчин и женщин, будущих объектов моей работы… Ласточка бьется в стекло!.. Значит, скоро будет гроза. Значит, смерть-санитарка всегда поблизости, всегда рядом…